О нас

Слишком шумное одиночество
(публикуется с сокращениями)
Музыка «Онегина», родившаяся благодаря идее, случайно высказанной одной певицей, — редкий пример влияния личности композитора и обстоятельств его жизни на произведение. Это опера знаковая для московской публики (камерная, «интимная» — в противоположность той исторической эпопее, которой является «Борис Годунов») и для Большого театра эмблематичная. Поэтому особенный интерес вызывает прочтение Дмитрия Чернякова, принадлежащего к новому поколению русских режиссеров, — его спектакль заменил предыдущего «Онегина», сохранявшегося в репертуаре Большого с 40-х гг. прошлого века.

Черняков будто переиначивает драматургию оперы, уделяя наибольшее внимание Чайковскому, а не Пушкину, и развивая тему, свойственную именно композитору, — враждебность общества к «другим», их чувствам, доводящая этих других до абсолютного, трагического одиночества. Режиссерское прочтение концентрируется на драме главных героев, на их неразрешимом одиночестве, еще более обостряющемся из-за отношения к ним общества, которое их не понимает, отвергает и постоянно дает им понять, что они здесь чужие — со всеми своими мечтами, желаниями, со своим стремлением и способностью любить. Они чужие, потому что «другие», потому что не похожи на это общество, от которого тем не менее не могут отгородиться и, как бы там ни было, без которого не могут обойтись.

Все персонажи кажутся разными, но все глубоко одиноки. Татьяна, замкнутая в своем собственном внутреннем мире, очень по-чеховски стремится вырваться в другой мир, чего никогда не сможет добиться. Поистине душераздирающая картина, когда она смотрит в окно, опираясь рукой на стекло — эту прозрачную, но непреодолимую стену. Онегин предстает презрительным, почти жестоким человеком, но это, скорее, реакция на окружающий мир. В первой гостиной он желанный гость (перед его приходом все начинают поправлять одежду и прически), во второй — почти незаметен. В первой он кажется уверенным в себе, во второй неловким: он спотыкается, сталкивается с официантами. Ленский — непонятый поэт. Всем скучно его слушать, над ним шутит и насмехается даже прислуга ларинского дома (например, в сцене, когда он резко распахивает дверь — и видит, что слуги над ним издеваются). Одинока Няня, вынужденная отдавать всю свою любовь чужой семье. Ольга одинока в своем легкомыслии, своем внимании к внешнему, что делает ее нечувствительной к искренней любви Ленского (хотя она и ревнует его к своей сестре). Ларина тоже одинока. Ее окружает буржуазное общество (частью которого она пытается стать, к чему призывает и своих дочерей), живущее по определенным и все определяющим правилам и заботящееся только о показном и внешнем (в основном, о еде и праздниках). Постоянный смех этих людей раздражает. Все они слепы и глухи к тому, что считают «странным», автоматически становящимся «чуждым», — к чувствам, культуре (чтению книг), пониманию других людей.

Прямым выражением всего этого в спектакле является декорация Чернякова. Обеденный ритуал у огромного стола повторяется как в буржуазной гостиной Лариных, так и в роскошном элегантном зале последних картин. Этот ритуал — символ соблюдения норм и приличий, ведущего к изолированности от «не похожих» и «других».

Режиссура совершенно необыкновенная — и прежде всего потому, что режиссеру удается заставить всех исполнителей — от солистов до хористов и артистов миманса — выстраивать свою роль так, будто она является главной. Каждый очерчивает портрет своего персонажа согласно логике его поведения, его особенному характеру — совсем, как в драматическом театре.

Дополняют сценическую картину костюмы Марии Даниловой и просто волшебный, потрясающий свет Глеба Фильштинского. Декорации выражают режиссерскую идею полно и идеально точно. Это непроницаемый, замкнутый мир, где нет места природе: ее присутствие ограничивается ветром, врывающимся в комнату в сцене письма, очень естественным светом, проникающим через окна и двери, и колыханием не слишком правдоподобной листвы за окном в сцене праздника. Как бы то ни было, природа находится вовне этого мира, а значит, чужда ему: сам он весь сосредоточен на небольшом закрытом пространстве. И совсем не последняя вещь: с технической точки зрения декорация такого типа положительно влияет на звук, представляя собой некую акустическую камеру.

Александр Ведерников дирижирует оркестром московского театра гармонично и властно, выявляя дыхание партитуры, ее глубокий лиризм, много внимания уделяя «симфонической» составляющей, но при этом безупречно поддерживая певцов. Звук густой, плотный, вязкий — он «цепляет» слушателя, находя отклик в его душе. Ритм напористый, лихорадочный.

Екатерина Щербаченко — очень «сильная» Татьяна. Она красива и даже внешне очень подходит для этой партии. Роль она исполняет исключительно сильно с актерской точки зрения. Голос ее наполнен и свеж, пение отличается богатой нюансировкой. Всем известно, что настоящая главная героиня этой оперы — именно Татьяна. Эта Татьяна живет в своем собственном мире и внезапно, охваченная чувством любви, решает рискнуть, сломать эту клетку условностей и выбраться из нее, не оглядываясь назад, не задумываясь о трудностях, которые сулит ей ее выбор. К финалу оперы она так себя и не реализует — приспосабливается. Это своего рода капитуляция. Новая жизнь и брак с Греминым берут верх над ее тихим существованием и боязнью столкновения с обществом. Она принимает необходимость сидеть вместе со всеми за столом — тем самым столом, за которым она всегда чувствовала себя чужой.

Онегин и Ленский оба чужды этому обществу, без которого все же не могут обойтись. Вячеслав Сулимский — Онегин с экспрессивным голосом и содержательной игрой, способный выразить все грани своего персонажа, презрительного в начале и безутешного в конце. Эндрю Гудвину удалось создать правдоподобный образ Ленского, робкого и всеми осмеянного (именно он поет куплеты Трике — в клоунском колпаке). Михаил Казаков — серьезный и сдержанный Гремин. В довершение стоит назвать также Маргариту Мамсирову (Ольга), Ирину Рубцову (Ларина), Ирину Удалову (Няня) и Валерия Гильманова (Зарецкий) — весь состав очень хорош. Хор отлично подготовлен Валерием Борисовым.

В конце — громкие, продолжительные аплодисменты. Всем.

Франческо Рапаччони
Сайт www.teatro.org

Публика театра Ла Скала очарована Черняковым
В качестве спектакля сомнений не возникало. Но у публики, впоследствии совершенно очарованной этим спектаклем Чернякова, немного сомнений все же было. Однако Черняков и не подумал сворачивать с магистрального пути своего режиссерского видения «Евгения Онегина» на дорогу, ведущую к более шаблонному, всех бы примирившему решению. Его прочтение «Онегина» — это почти психоанализ, такой у него взгляд на фигуру главной героини оперы — Татьяны, воплощающей собой непохожесть на других и замкнутость, закрытость самого Чайковского.

Исполнительская логика хорошо выстроена, экспрессия постоянно нарастает, обостряя автобиографические, личные и очень драматичные краски оперы.

Певцы молоды и убедительны. Оркестр под управлением Александра Ведерникова звучал то почти флегматично, то напористо.

Анджело Фолетто
Репубблика, 20.07.2009

Русские в Милане
«Ударный» ход сделал Ла Скала, пригласив в конце сезона труппу Большого театра с одним из его самых знаменитых (и совершенно справедливо) спектаклей — «Евгением Онегиным» Чайковского в постановке режиссера и сценографа Дмитрия Чернякова и маэстро Александра Ведерникова. Этот спектакль, поставленный в 2006 г., уже побывал в разных европейских столицах, но в Италию попал впервые (еще два представления в Милане состоятся завтра и в пятницу). Несомненно, он относится к уникальным образцам оперного театра... Интернациональная публика, в числе которой были и многочисленные русские зрители, и другие иностранные туристы, и постоянные зрители театра Ла Скала, в течение десяти минут аплодировала главным героям этого «Онегина».

Первое, что поражает, — это его удивительная цельность: первая же сцена, первая нота будто бы задает начало некоему кругу, который все растет и растет и наконец смыкается в финале. Музыка, декорации, фигуры, жесты — все соответствует друг другу, все соразмерно. Целостность восприятия подкреплена единой декорацией, представляющей собой обширный зал с внушительным столом посередине; музыкальной составляющей, вроде бы без особых находок, но словно «сшитой» специально для этого спектакля; одним-единственным антрактом после пятой картины (это решение, несомненно, всегда встретит одобрение) и манерой исполнения — все, от главных героев до последнего артиста миманса, понимают пение и игру как единое целое.

Еще одна оригинальная черта этого «Онегина» — отход от традиции подавать «Онегина» как идиллическую картинку Святой Руси. Черняков акцентирует внимание, скорее, на злобности и убогости того класса собственников, которые окружают главных героев и насмехаются над их чувствами. Никогда еще в «Онегине» не было столько смеха, столько издевательств (в которых участвует и прислуга), столько язвительных взглядов в сторону двух чистых мечтателей — идеалиста и поэта Ленского и, естественно, Татьяны, чувствительной и замкнутой провинциальной девушки, превратившейся в последних картинах в блистательную, элегантную княгиню (в исполнении незабываемой Татьяны Моногаровой).

Черняков, благополучно разрешив проблему переноса дуэли в замкнутое пространство, поставил себе еще одну цель — дать настоящую сценическую, драматическую жизнь «связующим», более прозаическим сценам оперы, обычно считающимися проходными — диалогам, ожиданиям, праздникам, и каждый раз он демонстрирует невероятно богатую фантазию, выделяя и подчеркивая какие-то важные детали — с постоянной горечью, скрытой где-то вглубине, контрастирующей естественному течению бессмертной музыки и мягкому рассветно-закатному свету, приникающему из окон для того, чтобы напомнить нам о внешнем мире.

Жесткий, отстраненный, антипатичный — одним словом, идеальный Онегин вышел у Василия Ладюка. Да и все остальные, исполняя свои партии, чувствуют себя в них, как рыба в воде: Маргарита Мамсирова в роли Ольги, Маквала Касрашвили в партии вездесущей хозяйки дома Лариной, Анатолий Кочерга в роли князя Гремина. Немного переходит границы финал сцены письма, в которой эмоциональное возбуждение Татьяны, забирающейся на тот самый знаменитый стол, приобретает оттенок одержимости и внутреннего раскрепощения несколько чрезмерных. Но это единственное, за что можно упрекнуть это образцовую во всех отношениях постановку. Совершенно замечателен финал спектакля. Спустя годы Онегин возвращается в высшее общество и хочет рассказать всем о своих приключениях, но никто его не слушает. Его напрасная суета блестяще сыграна г-ном Ладюком (в какой-то момент он даже падает на ковер) — и в это время так «иронично» звучит блестящая музыка полонеза...

Джорджо Пестрелли
Стампа, 15.07. 2009

Отличный «Онегин» прекрасно закрывает сезон театра Ла Скала
Красная книжечка цвета занавеса — буклет к спектаклю — лежит рядом с такими же другими, и это последняя премьера в Ла Скала перед каникулами. Все вместе эти книжечки вызывают неожиданную ностальгию. Кто говорит об опере исключительно как о зрелище, как о явлении социальном и культурном, не знает, что на самом деле творится у слушателя внутри. И мы, которые должны рассказывать об этом, можем описать только какие-то черты спектакля. Что-то такое написать об интеллекте, обладании, о любви. Здесь не может быть места ни для статистики, ни для хроники, которая охарактеризовала бы оперный сезон.

В этом году дела в Ла Скала шли не очень гладко. Спектакли, привезенные из-за границы, прошли лучше, чем собственные постановки. А планы на будущее пока не внушают надежд на обретение новой индивидуальности и возможность как-то компенсировать этот сезон. Но подождем. Последний гастрольный спектакль — «Евгений Онегин» в исполнении труппы Большого театра, и у летней публики театра он имел заслуженный успех. С некоторой долей облегчения стоит отметить, что на этот раз речь идет не о старинном спектакле (именно такие нам часто привозят из этой страны, полной традиций и противоречий), а о «новом прочтении», характерном для XX века, режиссера Дмитрия Чернякова. Здесь нет обычных для этой оперы мест действия — все происходит в одной комнате с единственным доминирующим предметом — длинным, окруженным стульями и похожим на гигантскую сороконожку столом, за которым сидят и позади которого играют свои роли исполнители (которых иногда не очень хорошо видно и слышно).

Стол — своего рода знак этого буржуазного (или необуржуазного) общества, в котором есть и разбогатевшие крестьяне; общества, которое постоянно что-то ест, как в фильмах Бунюэля. История об опустошенном поэте, поздно проникающемся страстью к юной девушке, некогда в него влюбленной, разворачивается таким образом, что все становятся свидетелями всего: нет больше исповеди наедине друг с другом, нет комнатки, где девушка пишет свое первое любовное письмо. Нет и особого места для дуэли: все происходит среди людей, которые заливаются смехом и кричат. Эмоции упрощены, в том числе и у главной героини, которая ведет себя то как зомби, то почти истерично. Это относится и ко всем остальным, причем как в трагичных, так и в прочих обстоятельствах. Танцев нет, разнообразить спектакль призваны световые эффекты.

Но спектакль вам понравится. Опера превосходна, Ведерников дирижирует ей с легкостью и мягкостью, певцы замечательные, начиная с исполнительницы главной партии Татьяны Моногаровой, экспрессивного Ладюка, чувствительного Дунаева, которому можно было бы посоветовать не злоупотреблять в пении вибрато, и маститого Анатолия Кочерги, хоть он и потерял легато и нижние ноты. У хора и оркестра этот язык и эта культура в крови — и тех, кто с этой культурой не очень знаком, ждет настоящее открытие. Постановка понравится также интеллектуалам вчерашнего дня (которых, впрочем, и сейчас в избытке) — тем, кто считает общественным долгом служителей искусства «кусать» благополучное общество, принижая его до того уровня, на котором его можно «укусить», хотя довольно часто так называемое новое оказывается куда более пыльным, чем старое.

Есть и еще две причины успешности этого «Онегина». Первая заключается в том, что на сцене все будто верят в происходящее и отдают себя ей без остатка — достоинство редкое и всегда захватывающее. Другая — потрясающий пушкинский сюжет. Возвращаясь к разговору о нынешнем сезоне театра Ла Скала, можно сказать, что его облагородило присутствие имен великих драматургов и поэтов в афишах последних постановок: Одена у Стравинского, Элиота у Пиццетти, Шекспира у Бриттена. Вот что значит оставить знак.

Лоренцо Арруга
Джорнале, 15.07. 2009

«Онегин» Большого приводит в восторг Ла Скала
Нравится и убеждает настоящий Чайковский
В «Евгении Онегине», который привезла труппа Большого театра на гастроли в Ла Скала, нет многого: цветущего сада, где хозяйка дома варит варенье, а старая няня чистит яблоки; «мужиков», которые танцуют и поют среди снопов; комнаты юной девушки с луной, заглядывающей к ней в окно; заснеженного берега озера, казалось бы, представляющего собой идеальное место для дуэли; нет пышного бала в роскошной гостиной. Нет и иронического скептицизма Пушкина. Но что же тогда есть? Чайковский. Отчаянный, пронзительный Чайковский — такой, какого мы никогда еще не видели.

Татьяна и Онегин оба отличаются от окружающего их общества — общества, с которым они находятся в конфликте, но каждый по-своему. Онегина это общество раздражает, но где-то в глубине души он хочет стать его частью. Татьяна же замыкается в своем собственном внутреннем мире. Она всегда — у окна и постоянно стремится в другой мир — мир, которого на самом деле не существует. Они оба противостоят безмятежным буржуа, занятым ритуалом, выражающим незыблемые правила их жизни. Главное из этих правил — быть, как все, сохранять «непроницаемость» по отношению к таким «странностям», как душевные переживания, культура, понимание других людей. Ритуал представляет собой обед за огромным столом (единственная декорация в этом спектакле), который находится в самом центре типичной буржуазной столовой в первом акте и в эксклюзивном «клубе» для высшего общества во втором. Актерская игра, вызванная к жизни необыкновенной режиссурой Дмитрия Чернякова, превосходна: это самый настоящий драматический театр, где все, от главной героини до последнего хориста, — персонажи, имеющие узнаваемую индивидуальность. Оркестр Большого театра под управлением Александра Ведерникова отличается совершенно необыкновенным звучанием — насыщенным, плотным, с поистине душераздирающим лиризмом и лихорадочно нарастающим ритмом. Он еще более подчеркивает ощущение мучительной клаустрофобии, которую вызывает этот мелочный, убогий мир, откуда хочется убежать, чтобы найти свою истинную сущность, но это оказывается невозможным.

Мы никогда не видели так близко настоящего Чайковского — с его гиперчувствительностью, изолированностью, постоянным желанием убежать от общества, без которого, однако, он все же обойтись не мог. Чайковский — это Татьяна; возвышенная Татьяна Мононгарова, красивая, как ангел, могущая потрясти вас до глубины души, на что способна только великая артистка. Чайковский — это Онегин; презрительный, незащищенный, жестокий от бессильного отчаяния — Василий Ладюк просто великолепен. Чайковский — это Ленский; поэт, стихи которого все слушают со смертельной скукой и над которым втайне потешаются, великолепно исполнен Андреем Дунаевым. А общество — это все остальные. Среди исполнителей партий второго плана — гордость Большого театра прошлых лет в окружении хора, который выше всяких похвал. Самым лучшим спектаклем этого сезона в Ла Скала оказался тот, что прибыл на гастроли, но для того, чтобы приглашать в гости нужных людей, тоже нужна мудрость.

Эльвио Джудичи
Джорно, 15.07.2009

Перевод Александры Мельниковой