О нас

Милан встретил Большую оперу ослепительно-лазурным небом и палящим зноем. Город был погружен в ленивую полудрему итальянского лета, а вот в Ла Скала шла совсем другая — бурная — жизнь. График подготовительных работ выдался у нас довольно напряженным. Декорации монтировались в рекордно короткие сроки (в том числе, и ночью), ведь параллельно в Ла Скала шли собственные спектакли — «Аида» в постановке Франко Дзеффирелли, которую вдобавок ко всему в эти же дни предстояло упаковать для отправки в Японию, и «Пинк Флойд балет», собиравшийся в гастрольную поездку по Италии, и выделить больше времени на монтировку «Онегина» было просто невозможно. Итальянские техники смеялись: «Только не надо ставить ваши ящики рядом с нашими, а то ваш спектакль снова поедет в Токио вместо нашего». По той же причине подготовить к спектаклю костюмы и парики пришлось за полтора дня — и это притом, что костюмы в Ла Скала поехали новые, и, естественно, они нуждались в особенно тщательной подготовке. Зато (надо отдать должное принимающей стороне!) костюмеров, пастижеров и рабочих сцены выделили чуть ли не в четыре раза больше, чем обещали сначала. Что наши, что итальянские службы постарались на славу, и спектакль, к всеобщему удовлетворению, «вышел» к итальянской публике при полном параде.

«Скаловцы» вообще встретили «Онегина» с истинно средиземноморским гостеприимством, полностью (по своей исключительно инициативе) взяв на себя угощение ларинских и греминских гостей. (Питье для балов они закупили еще до приезда Большого в Милан!) Так что русское застолье проходило с настоящей итальянской едой. Специально для каждого спектакля готовилась свежая выпечка, причем еще предлагалось выбрать, какой именно торт предпочтительнее. «Шоколадный!» — радостно заявила маленькая участница спектакля. Обсуждение этой проблемы чуть не отвлекло итальянских детишек от их основного занятия — режиссер, ведущий спектакль, как раз показывал им их мизансцены.

Перед первой сценической репетицией бутафоры накрывают на стол, любезно разрешая посидеть за ним всем желающим. А таковых нашлось немало: по Ла Скала пошел слух, что даже просто посидеть за «онегинским» столом — уже большое удовольствие. Певцы с замиранием сердца оглядывают пустой пока зал. Ла Скала после реконструкции действительно производит впечатление: сдержанный бордовый цвет, благородная «слоновая кость», мягкий свет позолоты — все обновлено, однако сохранен и неповторимый отпечаток итальянского «Отточенто» (XIX века). Закулисная же часть театра оборудована по последнему слову техники — так, что дух захватывает!

Сказать, что перед генеральной репетицией все волновались, значит, ничего не сказать. Публика Ла Скала отличается любовью к постановкам в традиционном ключе, и у нее необыкновенно высокие требования — на грани придирчивости — к музыкальной стороне спектакля. Зрители довольно часто приходят на спектакли с клавирами и внимательно следят, все ли пропето правильно, не «проглотил» ли исполнитель пару «неудобных» нот, а если что не так, довольно часто открыто выражают свое недовольство... Но вот занавес открывается. Привычный (нам!) звон посуды до начала увертюры — и какая-то особая тишина в зале. Не покажется ли ревностным меломанам кощунством «предварять» музыку этими бытовыми звуками? Репетицию проходит Екатерина Щербаченко. Письмо Татьяны. Пауза. И вдруг оглушительное: «Брава!!!» (у итальянцев «браво» — другая часть речи, изменяется по родам, так что если речь идет о женщине, значит, «брава»). Затем наступает бесконечная овация — и если бы Александр Ведерников не дал знак оркестру играть дальше, она явно продолжалась бы и продолжалась. Лед был растоплен. Можно вздохнуть с облегчением, по крайней мере пока...

На следующий день в театральных кулуарах шли активные обсуждения спектакля: при встрече вместо обычного «Как дела?» — «Ты видел(а)?». Да и начальственные лица Ла Скала вспоминали увиденное так, что слышно было на другом этаже: «А вы помните, как то...» — «А вы помните, как это...» — «Да это же гениально!». Итак, первая планка взята. Сотрудники Ла Скала и близкие к театру люди спектакль оценили, осталось главное — найти одобрение у итальянской публики (и критики).

Пресса вообще проявила большой интерес к Большому (можно только догадываться, что бы творилось, если б не проходивший одновременно саммит «большой восьмерки»). В Ла Скала даже решили провести не запланированную изначально пресс-конференцию, на которую представители Большого — режиссер Дмитрий Черняков, заместитель генерального директора Антон Гетьман и пресс-секретарь театра Катерина Новикова отправились чуть ли не с самолета. А театр Ла Скала в представляли пресс-секретарь Карло Мариа Челла и координатор по художественным вопросам Гастон Фурнье-Фасио. Для начала Челла осветил основные вехи в отношениях Большого и Скала, подчеркнув при этом похожесть двух театров — временем создания, архитектурой и стилистикой зданий, процессами, в них протекающими — практически параллельно. Затем г-н Фурнье-Фасио сказал несколько слов о Дмитрии Чернякове и его спектакле — и, наконец, слово было передано самому режиссеру.

Он рассказал о своем личном отношении к этой опере, ее значении в своей жизни, в жизни Большого театра и московской публики, о предыдущей постановке и об особенностях репетиционного процесса:

— Мой спектакль пришел на смену тому, что входил в репертуар театра с 1944 г. и был главным «Евгением Онегиным» XX века. Он шел в главном государственном театре и был моделью, на которую должны были ориентироваться все остальные театры страны. Многие поколения русских певцов прошли через эту постановку. И этот спектакль, кстати, был показан на сцене театра Ла Скала. Я шел на первую репетицию с дрожью в коленях, потому что половина наших певцов, а также хор и миманс, участвовали в той постановке. Когда рассказывал о будущем спектакле, старался ни на кого не смотреть, боялся, что если увижу чьи-то недоверчивые глаза, то собьюсь. Но в какой-то момент я случайно посмотрел на наших Лариных и Нянь — бывших Татьян и Ольг и увидел, что они слушают очень внимательно. И это сразу придало мне уверенности в себе. Репетиционный период стал одним из наиболее счастливых в моей жизни. Мы репетировали оперу так, будто она только что написана и принесена в театр.

Затем последовали вопросы. Журналисты явно были хорошо подготовлены. Многие видели спектакль на DVD и теперь хотели проверить свою трактовку, узнать «из первых уст» подоплеку того или иного режиссерского хода. Их интересовали и детские оперные впечатления Чернякова, и процесс постановки «Онегина», и даже взаимоотношения режиссера с текстом Пушкина. Прозвучали и вопросы общего характера, явно наболевшие для итальянцев, — например, как в Большом справляются с проблемой старения публики (средний возраст публики Ла Скала довольно велик).

Кроме пишущих журналистов, большой интерес с гастролям проявили вещательные компании. Помимо центральных российских телеканалов (ОРТ и РТР) и киновидеостудии Большого театра, снимать фрагменты спектакля приехал итальянский телеканал RAI-3 (для программы новостей), немецкий ZDF и американская кинокомпания «Samsara» (с целью создания документальных фильмов). А если добавить к этому прямую трансляцию радио RAI-3 со второго спектакля, то можно себе представить, каким был график интервью Александра Ведерникова и Дмитрия Чернякова.

Успех генеральной репетиции оказался хорошей прелюдией к поистине триумфальному успеху «настоящих» спектаклей. Необыкновенно тепло встречала публика всех исполнителей, а после спектакля в едином порыве встали все ложи — от первого до последнего яруса. Та самая публика, которую боятся все певцы, аплодировала Большому стоя! Занавес открывали много раз, а аплодисменты все не кончались. Зрители благодарили за непривычную интенсивность эстетического переживания, за тот невероятный эмоциональный накал, с которым проходили все спектакли.

На особом подъеме прошел и концерт хора и оркестра Большого театра, исполнивших программу из произведений Мусоргского и Шостаковича. Критик газеты «Джорно» Эльвио Джудичи пишет:

«Великолепны хоровые произведения Мусоргского, которые, к сожалению, так редко можно услышать (особенно в исполнении подобного хора), поражает своей глубиной Десятая симфония Шостаковича — симфонический портрет Сталина или, лучше, зарисовка атмосферы тех мрачных лет. Аллегро, позже исполненное на бис, с его неумолимым, нечеловеческим ритмом, гнетущим, как чудовища, созданные искусством социалистического режима, практически „выкрикивалось“ медными, поражая леденящим чувством ужаса (первую валторну надо просто клонировать, настолько этот музыкант хорош!). И долгожданные медленные мелодии деревянных духовых еще до завершающего симфонию загадочного звукового потока вызвали у слушателей незабываемое чувство — настоящий катарсис».

Александра Мельникова