О нас

Филипп Фенелон — выпускник Парижской консерватории по классу Оливье Мессиана. По его собственному признанию, стремление посвятить себя музыке окрепло в нём после посещения Байрейтского фестиваля в 1970 г. Решающее впечатление, однако, произвела не вагнеровская музыкальная драма, а ... «Свадебка» Стравинского, прозвучавшая в рамках молодежной программы фестиваля под управлением Пьера Булеза. «В самом конце, — вспоминает композитор, — на ударах колокола и четырех роялей, Булез простым движением руки привлек внимание публики к этому длящемуся до бесконечности, до полной неразличимости звуку, повергающему в экстаз. Я был потрясен. В этот миг я понял, что стану композитором...».

Филипп Фенелон — обладатель множества международных наград, его музыка звучит на сцене Зальцбургского «Моцартеума» и музея Гуггенхайма в Нью-Йорке, на парижском Осеннем фестивале/"Festival d’Automne" и фестивале новой музыки в Берлине, в концертных залах Амстердама, Токио, Мадрида, Будапешта, Варшавы и Лиссабона... В многообразии жанровых интересов композитора (ему принадлежит сценическая, симфоническая, камерно-инструментальная, вокальная музыка) особое место занимает опера («Мнимый рыцарь», 1984-86 гг.; «Короли», 1988-89 гг.; «Саламбо», 1992-96 гг.; «Фауст», 2003-04 гг.; «Юдифь», 2006-07 гг.). И в столь необычном «разбросе» сюжетов — от библейских тем до Кортасара и Кафки — обращение к Чехову не кажется удивительным.

В либретто Алексея Парина — при внешней смене акцентов — бережно сохранены «чеховские мотивы»: ностальгия по невозвратному, давно исчезнувшему, жизнь в воспоминаниях, желание «остановить мгновение», чтобы навечно остаться в сладкой муке прощания с прошлым. Опера четко разделена на действия и картины, но весь сюжет развертывается на балу — последнем балу в доме Раневских. «Вишневый сад продан! Я купил!» — восклицает Лопахин, когда октрывается занавес. И далее герои в монологах-прощаниях, каждый по-своему, исповедуются дому, прежде чем уйти из него навсегда.

Композиция оперы сродни «лирическим сценам» Чайковского. Герои «Евгения Онегина» раскрывают свои чувства на фоне хоров крестьян, городских романсов, провинциальных танцев и столичных полонезов, здесь ряд монологических сцен проходит перед нами, чередуясь с хоровыми интерлюдиями. Шестнадцать женских голосов (девушки, собирающие вишни, — sic!) поют народные песни, хоры на стихи Полонского, Бунина и Блока; в то время как двенадцать музыкантов в течение всего действия играют на сцене — мазурку, польку, фокстрот, канкан...

Опера французского композитора, выросшая из русского источника, словно создана для того, чтобы подчеркнуть, насколько глубинны и порой неразделимы связи двух культур. Мы слышим здесь отзвук «длящегося до бесконечности» аккорда «Свадебки» Стравинского, слава которого началась в Париже вскоре после смерти Чехова. Многочисленные аллюзии «на Чайковского» в лирических кульминациях и, особенно, в «колыбельной» Грише заставляют вспомнить, насколько сильное влияние оказала на самого Петра Ильича французская школа. А немецкий акцент Шарлотты Ивановны — отражение «реверансов» Трике по отношению к «belle Tatiana». Фигура утонувшего сына Любы — Гришеньки — восходит в своей невинной хрупкости к Иньолю из «Пеллеаса и Мелизанды», но ведь и Дебюсси не скрывал, что его детские образы «наследуют» Мусоргскому!

Странность, даже эксцентричность некоторых тембровых решений связана с музыкально-смысловой семантикой персонажей, каждый из которых наделен не только жанровой, но и стилистической характерностью. Фирса поёт меццо-сопрано, поскольку этот персонаж, по мысли композитора, один из главнейших в опере: «Ангел-хранитель дома — человек без возраста, чей голос не принадлежит ни женщине, не мужчине». А вот партия Шарлотты отдана... буффонному басу (!) - «чтобы настоять на комической стороне этого персонажа, на границе с патетическим и гротескным...».

Судьбы всех этих людей, живущих прошлым или одержимых неясными устремлениями в будущее, пересеклись в доме с вишневым садом. И даже обманывая себя, они не могут расстаться с ним, выйти за пределы лабиринта своих чувств — и остаются, играя в прятки в Эпилоге, где снова появляется Гриша, — прятки, «длящиеся до бесконечности». «Про меня забыли? Станем вместе вечность коротать» , - завершают оперу слова Фирса. «Локальный колорит» музыкальных и сюжетных аллюзий гаснет в конце, перед вечной темой великой русской Ностальгии.

Борис Мукосей