О нас

История сыграла странную шутку с двумя советскими балетами, показанными Большим на этой неделе. «Светлый ручей» Шостаковича с его идеологически выдержанным либретто, повествующим о любви в колхозе, был запрещен уже в год премьеры. Прокофьевская «Золушка», напротив, завоевала расположение Кремля, хотя и несла в себе жизнеутверждающее послание не совсем в коммунистическом духе, обещая добродетели вознаграждение в виде дворца и принца.

Спустя полвека, однако, карты легли по-другому. Если до краев полный жизни, остроумный балет Ратманского может претендовать на постоянное место в репертуаре, то новую постановку «Золушки», осуществленную Юрием Посоховым, едва ли можно оценить иначе, чем эксперимент, которому не суждена долгая жизнь.

Говоря начистоту, в этой «Золушке» есть вызывающая интерес пытливая энергия. Посохов превращает традиционную волшебную сказку в ряд абстрактных сцен, связующим звеном которых выступает одинокая фигура Сказочника, также известного как Прокофьев. Некоторые сцены по-настоящему забавны (толстые смешные сестры, пытающиеся научиться танцевать); есть некоторое устремление к бездонному величию космоса (Золушка и ее принц проходят через целую выставку тикающих часов, двигаясь по направлению к звездам): есть некоторый отсыл к самым что ни на есть постмодернистским многозначностям (видеоизображение дирижера Александра Ведерникова во время дирижирования увертюрой). Разочаровывает то, что все эти замечательные идеи так и остаются только идеями. Будучи не подкреплена чисто хореографической фантазией, эта «Золушка» выглядит как пазл с плохо подогнанными друг к другу кусками «дребезжащими» вокруг прекрасно сыгранной музыки.

Контраст со «Светлым ручьем» разительный. Все, что осталось от прежнего балета, поставленного в 1935 году, — это партитура Шостаковича и некоторые записи, сделанные первым хореографом, Федором Лопуховым. Демонстрируя тонкую иронию в своем обращении к историческому материалу, Ратманский в то же время счастливо избегает разрушения или искажения духа балета. Когда на фоне слегка сюрреалистичного пасторального неба Бориса Мессерера проносятся полчища моделей тракторов или советских аэропланов, мы весело присвистываем, однако к покровительственному высокомерию нас ничто не располагает. Напротив, по мере того, как разворачивается история о колхозниках, вынужденных переживать треволнения, «организованные» для них парой танцовщиков-гастролеров, Ратманский добивается того, что мы начинаем в полной мере ощущать, что такое был настоящий популистский советский балет — с его несколько безумными шутками (человек в собачьей шкуре, едущий на велосипеде); симпатичный в своей невинности флирт; и настоящий разгул танца народного, классического и любого другого, какой вы только можете назвать.

Джудит Макрелл
«Гардиэн», 12.8.2006

В приятном лондонском сезоне Большого балета очередь дошла до «Светлого ручья». Руководитель труппы Алексей Ратманский «вспомнил» о едва ли не самой знаменитой (потому что пострадавшей) балетной партитуре Шостаковича, чье воплощение на сцене в 1936 г. вызвало приступ сталинского гнева. Постановку назвали «балетная фальшь» — таков был официальный отклик на жизнерадостную популистскую музыку и политически необременительную сказку о колхозной жизни на Кубани.

Постановка Ратманского 2003 г. вернула назад некоторые приметы жизни и искусства советских 1930-х годов: счастливых рабочих, массовое ликование, фальшивую «улыбчивость» советских плакатов, хорошо переданную и декорациями Бориса Мессерера, и чисто хореографически — каждое клише в балете рассказывает свою историю. Два года назад, рецензируя эту постановку, показанную Большим балетом во время его сезона в Париже, я был несколько в сомнении. В четверг на премьере в Ковент Гарден балет показался мне более «собранным» и живым.

После катастрофического провала недавно «реабилитированного» Мариинским театром «Золотого века» театральная музыка Шостаковича (великолепно сыгранная оркестром Большого под управлением Павла Сорокина) доставила удовольствие в должной мере и очень вдохновила саму труппу. Сюжет — горожане приезжают в колхоз; пышным цветом цветут амурные интриги — совсем не важен. А что нас восхищает, так это энтузиазм труппы во главе с прелестной Светланой Лунькиной и не менее прелестной Марией Александровой, а также с очаровательным Юрием Клевцовым и столь же очаровательным Сергеем Филиным (который во втором акте предстает потрясающе смешной Сильфидой) в качестве их партнеров. Потрясающей сценической активности пошло бы только на пользу, будь она несколько «укорочена», и в идеале (хоть в идеале, возможно, и не с советской точки зрения) в партитуре должны быть произведены купюры. Но Ратманский ставит танцы, отличающиеся такой чистотой формы и таким бурным темпераментом, а труппа настолько — и душой, и телом — отдается исполнению, что выставляет всю критику вздорной. Абсолютно живыми выглядят второстепенные роли — Геннадий Янин-Гармонист, Александр Петухов в партии Тракториста танцуют просто потрясающе. Вот плакатное искусство (при том советское), которое способно вызывать наше доверие. На остроумном переднем занавесе Бориса Мессерера, как сказал мне один русский друг, смело воспроизводящем лозунги 30-х, есть один, призывающий эффективнее работать в полях, чтобы каждая корова могла дать больше молока. Завтра с утра буду там, возле вымени, я вам обещаю.

Клемент Крисп
«Файнэншл таймс», 13.8.2006
(постановка отмечена четырьмя звездочками)