О нас

I отделение
Восьмую симфонию Дворжак написал в 1889 г. — всего за месяц. Она не так популярна, как Девятая — главный симфонический «хит» чешского мастера, и, казалось бы, является довольно незамысловатым сочинением, но это только на первый взгляд. Просто сочинение это скрывает в себе много такого, что не всегда легко уловить с первого взгляда.

Эту симфонию часто называют «солнечной», «теплой» или «оптимистичной». В каком-то смысле это действительно так. Вместе с тем, с точки зрения структуры и гармонии, Восьмую можно назвать одним из наиболее «амбициозных» симфонических сочинений Дворжака. А если вслушаться, то за легкой солнечностью и оптимизмом можно обнаружить моменты истинного пафоса, а то и гротеска.

Сам Дворжак писал, что хотел написать произведение, которое отличалось бы от других его симфоний, «с особенными идеями, которые были бы оформлены по-новому». Это намерение отразилось уже в выборе тональности: ни один крупный композитор со времен Гайдна не писал симфоний в соль мажоре — возможно, по той причине, что эта тональность считалась пригодной, скорее, для народной музыки и песен. Дворжак, конечно, собирался написать симфонию, в которой народные мотивы и песенность будут играть заметную роль, поэтому для его новой симфонии такая тональность оказалась в самый раз.

Возможно, есть и еще одна причина, по которой в Восьмой симфонии действительно присутствуют и песенные мотивы, и даже своего рода наивность, детскость. За двенадцать лет до этого Дворжак в течение всего нескольких месяцев похоронил троих своих детей. Густав Малер написал свою Четвертую симфонию также в соль мажоре, и она также была связана с тоской по ушедшему из жизни ребенку — возможно, Малер даже отчасти черпал вдохновение именно в Восьмой симфонии Дворжака. Этих двух композиторов объединяло то, что их музыка, связанная с детскими образами, в то же время просто не могла быть безмятежной. Однако в отличие от Малера в музыке Дворжака самые горькие потери неизменно соседствуют со светлой надеждой. Это можно слышать и в Stabat Mater (произведение, которое написано непосредственно под впечатлением от смерти детей), и в виолончельном концерте, где он переживает смерть Жозефины — несчастной любви всей его жизни, и в написанной между этими двумя вершинами его творчества Восьмой симфонии. В последний раз совершается прощание — в самом конце финальной части происходит «взрыв» жажды жизни, и симфония, таким образом, заканчивается на самом высочайшем подъеме.

II отделение
Глаголическая месса Леоша Яначека — шедевр музыки XX века, неизменно украшающий абонементы лучших концертных залов мира. Однико в России это произведение исполняется не столь часто.

В целом, глаголи́ческий обряд — это литургическая традиция в канонах латинского обряда Католической Церкви. От обычной, римской формы она отличается тем, что вместо латыни используется церковно-славянский язык. Название «глаголический» возникло потому, что богослужебные книги для этой литургии написаны глаголицей.

Глаголическую мессу Яначек сочинил в 1926 г., незадолго до своей смерти. Это произведение написано с полным соблюдением структуры католической мессы, с которой Яначек — хорист (а впоследствии регент) и органист собора Святого Августа в Брно, — разумеется, был прекрасно знаком. Но, закончив мессу, Яначек неожиданно сообщил общественности, что он — неверующий. Возможно, это был сознательный эпатаж, а может быть и так, что в слове «глаголическая» композитору слышался некий славянский пафос. Особенно если принять во внимание, что Глаголическая месса была посвящена десятилетней годовщине независимости Чехословакии.

Яначека всегда занимало изучение фольклора — так же, как и руководство патриотическими хоровыми обществами. Он проявлял активный интерес к России. Сам был родом из Моравии, а ведь именно там в 863 г. Кирилл создал первую славянскую азбуку и там же, с помощью своего брата Мефодия, перевел на славянский язык христианские богослужебные книги.

Так или иначе, в Глаголической мессе Яначека христианское смирение — не основная тема. Это произведение скорее воспевает открытое упоение мирозданием, на самом деле более характерное для языческой традиции.

Борис Лифановский